При аресте Гумилёв взял с собой в тюрьму только Евангелие и «Иллиаду» Гомера, которую, правда, тут же отобрали.
На допросах держался достойно, никого не оговорив из друзей и близких.
В камере продолжал писать стихи и играть в шахматы, а перед казнью написал на стене:
«Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь».
На расстреле... докурил папиросу и улыбнулся, чем поразил даже чекистов из особого отдела.
Секретные архивы до конца не раскрыты, но если судить по опубликованным выдержкам из протокола, Гумилёв формально ни в чем виноват не был.
В вину ему вменялось только недонесение.
Очень многих, проходящих с ним по делу, после вмешательства общественности, символически наказали двумя годами заключения.
Но друзья Гумилева поздно бросились на помощь.
Помешали похороны Блока, который умер 7 августа, и время было упущено.
Сын протоиерея Валентина Амфитеатрова писатель Александр Амфитеатров вспоминал, как прикидывался дурачком председатель Петроградского ЧК, якобы не понимая, о ком вообще ведет речь прибывшая к нему депутация Профессионального Союза Писателей.
Говорили, что Горький сам поехал в Москву к Ленину и просил за Гумилёва, но бумага о помиловании опоздала.
Или задержали?
НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ. «РАБОЧИЙ».
Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
Свежие комментарии